Неточные совпадения
Рыженькая лошадка,
на которой ехал папа, шла легкой, игривой ходой, изредка
опуская голову к
груди, вытягивая поводья и смахивая густым хвостом оводов и мух, которые жадно лепились
на нее.
Сложив свои огромные руки
на груди,
опустив голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча стоял перед иконами, потом с трудом опустился
на колени и стал молиться.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв
голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол
на иконы, перевела глаза
на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно
опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли
на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
Прошло более часа, как загадочный человек сделал последнее домашнее распоряжение, а он все ходил по комнате,
опустив на грудь свою умную
голову и смотря
на схваченные спереди кисти белых рук.
Но Наташа, как будто подавленная счастьем,
опустила на грудь голову и вдруг… тихо заплакала.
Возвратился я домой грустный и был страшно поражен, только что вошел в дверь. Было уже темно. Я разглядел, что Елена сидела
на диване,
опустив на грудь голову, как будто в глубокой задумчивости.
На меня она и не взглянула, точно была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про себя. «Уж не в бреду ли?» — подумал я.
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя друг
на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем
на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь
на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил
на груди руки и
опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Он повторил это слово сдавленным голосом, точно оно вырвалось у него с болью и усилием. Я чувствовал, как дрожала его рука, и, казалось, слышал даже клокотавшее в
груди его бешенство. И я все ниже
опускал голову, и слезы одна за другой капали из моих глаз
на пол, но я все повторял едва слышно...
И княжна невольно
опускает на грудь свою
голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
На третий,
на четвертый день то же. А надежда все влекла ее
на берег: чуть вдали покажется лодка или мелькнут по берегу две человеческие тени, она затрепещет и изнеможет под бременем радостного ожидания. Но когда увидит, что в лодке не они, что тени не их, она
опустит уныло
голову на грудь, отчаяние сильнее наляжет
на душу… Через минуту опять коварная надежда шепчет ей утешительный предлог промедления — и сердце опять забьется ожиданием. А Александр медлил, как будто нарочно.
Александров стоял за колонкой, прислонясь к стене и скрестив руки
на груди по-наполеоновски. Он сам себе рисовался пожилым, много пережившим человеком, перенесшим тяжелую трагедию великой любви и ужасной измены.
Опустив голову и нахмурив брови, он думал о себе в третьем лице: «Печать невыразимых страданий лежала
на бледном челе несчастного юнкера с разбитым сердцем»…
Опустили они буйные
головы на груди могучие и поглаживали молча усы длинные и бороды широкие.
«Не обиделась бы!» — спохватился Кожемякин, взглянув
на гостью; она, стоя около печи, скрестила руки
на груди, низко
опустив голову.
Она сердилась, взмахивала руками, они обнажались нише локтей, а кофта
на груди иногда распахивалась. Кожемякин
опускал глаза, сердце его учащённо билось, в
голове стучали молотки, и несколько минут он ничего не понимал и не слышал.
Она
опустила голову, словно задумалась, поднесла платок к губам, и судорожные рыдания с потрясающею силою внезапно исторглись из ее
груди… Она бросилась лицом
на диван, старалась заглушить их, но все ее тело поднималось и билось, как только что пойманная птичка.
Старик печально слушал, положа руки
на колени и
опустив на грудь свою, уже поседелую,
голову.
Гордей Евстратыч сначала улыбался, а потом,
опустив голову, крепко о чем-то задумался. Феня с замиравшим сердцем ждала, что он ей ответит, и со страхом смотрела
на эту красивую старческой сановитой красотой
голову. Поправив спустившиеся
на глаза волосы, Гордей Евстратыч вздохнул как-то всей своей могучей
грудью и, не глядя
на Феню, заговорил таким тихим голосом, точно он сам боялся теперь своей собеседницы. В первую минуту Фене показалось, что это говорит совсем не Гордей Евстратыч, а кто другой.
— Прощай, матушка Ока!.. — сказал Глеб, бессильно
опуская на грудь голову, но не отнимая тусклых глаз своих от окна. — Прощай, кормилица… Пятьдесят лет кормила ты меня и семью мою… Благословенна вода твоя! Благословенны берега твои!.. Нам уж больше не видаться с тобой!.. Прощай и вы!.. — проговорил он, обращаясь к присутствующим. — Прощай, жена!..
Тут он остановился, махнул рукою и снова
опустил на грудь голову.
— Дунюшка, опомнись! Христос с тобой… Не гневи господа… Един он властен в жизни… Полно! Я тебя не оставлю… пока жить буду, не оставлю… — повторял отец, попеременно прикладывая ладонь то к глазам своим, то к
груди, то ласково
опуская ее
на голову дочери.
Опуская в колодец свое ведро, чернобородый Кирюха лег животом
на сруб и сунул в темную дыру свою мохнатую
голову, плечи и часть
груди, так что Егорушке были видны одни только его короткие ноги, едва касавшиеся земли; увидев далеко
на дне колодца отражение своей
головы, он обрадовался и залился глупым, басовым смехом, а колодезное эхо ответило ему тем же; когда он поднялся, его лицо и шея были красны, как кумач.
А ещё лучше он по праздникам у кабака певал: встанет пред народом, зажмурится крепко, так что
на висках морщины лягут, да и заведёт; смотришь
на него — и словно песня в
грудь ему из самой земли исходит: и слова ему земля подсказывает, и силу голосу дает. Стоят и сидят вокруг мужики; кто
голову опустил и соломинку грызёт, иной смотрит в рот Савёлке и весь светится, а бабы даже плачут, слушая.
Он повторял это слово, продолжая ходить по комнате, но уже бессильною походкою, качаясь,
опустив голову на дрожавшую рыданьями
грудь и не отирая мокрого от слез лица.
Стон вырвался из
груди Васи. Он
опустил руку и поднял глаза
на Аркадия, потом с томительно-тоскливым чувством провел рукою по лбу, как будто желая снять с себя какой-то тяжелый, свинцовый груз, налегший
на все существо его, и тихо, как будто в раздумье,
опустил на грудь голову.
Опустив голову, бедняк безмолвно протащился в сени, преследуемый шумною толпой, которая чуть не сшибла с ног его вожаков, ругавшихся
на все бока; но когда его вывели
на улицу, когда неумолимый дождь начал снова колотить его в бока и спину, когда студеные лохмотья рубашки, раздуваемые свирепым ветром, начали хлестать в его изнуренную
грудь, старик поднял
голову, и помертвелые уста его невнятно прошептали о пощаде; но яростное завывание бури заглушало слова страдальца, и его повлекли прямо к околице.
Ни полслова
на то Алексей. Сидит молча супротив отца,
опустив нá
грудь голову…
И, опершись руками
на плечи Пантелея,
опустил Алексей
на грудь его пылающую
голову.
— Дайте мне ваш хлыст! — сказала графиня и, взяв у мужа хлыст, сильно дернула за повода и помчалась по просеке. Граф тоже изо всей силы дернул за повод. Лошадь побежала, и он бессильно заболтался
на седле. Бедра его ослабели; он поморщился от боли и осадил лошадь. Она пошла тише. Граф проводил глазами свою жену,
опустил на грудь голову и задумался.
Водопьянов молчал и сидел, закрыв глаза и
опустив на грудь голову.
Он шагал из угла в угол, то закидывая
голову назад и глядя в потолок, то быстро
опуская ее
на грудь и как бы о чем-то задумываясь.
По уходе его Серафима сидела минуты с две в той же откинутой позе, потом порывисто положила
на стол полуобнаженные руки,
опустила на них
голову и судорожно зарыдала. Звуки глохли в ее горле, и только
грудь и плечи поводило конвульсией.
— Что ж?.. я маскарады лю-блю-ю, — протянул директор и быстро
опустил голову вниз, к
груди Палтусова. — Люблю. Это развлечение по мне. День-деньской здесь в банке-то этой, — сострил он, — ровно рыжик в уксусе болтаешься, одурь возьмет!.. Ни
на какое путное дело не годишься. Ей-ей! В карты я не играю. Ну и завернешь в маскарад. Мужчина я нетронутый… Жених в самой поре. Только еще тоски не чувствую.
Она сидела, бессильно
опустив на грудь свою
голову.
— Не знаешь… вот и ты не знаешь… а может, ты и не хочешь знать, ведь он… он любит… тебя, — с трудом, низко
опустив на грудь Талечки свою
голову, пролепетала Катя.
Зенон бережно
опустил Нефору
на один из диванов, до которого свободнее доходила струя воздуха, подложил ей под
голову и под плечи подушки, расстегнул тунику
на ее
груди и выбежал в смежную комнату, где была его спальня. Отсюда он принес флакон с индийскою эссенцией и, капнув одну каплю этой эссенции
на предсердие Нефоры, провел тихо рукою и подул, чтоб эфирная жидкость быстрее испарялась. Потом он облегчил
голову гостьи и ослабил цветные ремни у ее сандалий.
Игнаций никогда не находился в такой бойкой и проницающей позиции. Тот, бывало, всегда сидел
на особливом этаблисмане, обитом черною кожею, и ни за что не обеспокоивал себя, чтобы смотреть
на входящего посетителя и определять себе, коего духа входящий? Это было бы слишком много чести для всякого. Игнаций держал свою задумчивую
голову,
опустив лицо
на грудь или положив щеку
на руку.
Борька
опустил свой бидон
на землю, отер потный лоб и весело замешался в общую кучу. Руки переплетались с ногами, у наклонявшихся девчат в вырезах блузок мелькали
на миг, обжигая душу, грушевидные
груди. Стенька Верхотин лежал
головой на коленях Тани, а она, наклонившись, гладила его курчавую
голову.
Под белым ворохом снега, покрывавшего сани, были найдены окровавленный Агап и невредимая, хотя застывшая Керасивна, а
на груди у нес совершенно благополучно спавший ребенок. Лошади стояли тут же, по брюхо в снегу,
опустив понурые
головы за плетень.
Когда начальник удалился в кабинет, Кувырков стоял с минуту,
опустив на грудь голову, и потом совершенно убитый вышел
на улицу. Шел Кувырков, а сердце у него так и кипело, в ушах стоял звон, а он земли не видел под собою, будто как он проиграл генеральное сражение. Так он прошел ряд улиц и
на угле одной из них наткнулся
на саечника, и вдруг тот ему крикнул: тпру!